Перед отъездом Сергей Дмитриевич снова посетил Плеве. Разговор касался общих вопросов и ничем примечательным новому губернатору не запомнился. Запомнилась только заключительная часть беседы, в которой Урусов сказал, что первое время ему придётся жить вне губернаторского дома, потому что его предшественник Р.С.фон Раабен (1899—1903) дом ещё не освободил и собирается пожить в нём ещё пару недель.

– Напрасно вы церемонитесь, – заметил Вячеслав Константинович. – После этого всякий посторонний заберётся к вам в дом, и вы будете его терпеть? Раабен уволен, и ему нечего делать в казённом доме, может переехать в гостиницу.

На прощание министр порекомендовал губернатору проявлять больше самостоятельности и ответственности. Последние слова были такие:

– И, пожалуйста, поменьше речей и поменьше сентиментального юдофильства.

Эти слова врезались Урусову навсегда в память. Проницательность Плеве, славившегося умением читать сердца, оправдалась в полной мере: Урусов, по собственному признанию, произносил в Кишинёве много речей и уехал оттуда с прочной репутацией юдофила.

Встреча нового губернатора – это, как уже убедился читатель, особая песня.

Урусов, несмотря на попытку ограничить число встречающих пятью-шестью главными чиновниками губернии, уже на вокзале в Бендерах увидел толпу, запрудившую перрон. Особенно много было евреев, которые, когда губернатор вышел на площадку вагона и отдал честь, устроили ему овацию. То ли вице-губернатор В.Г.Устругов (1892—1403) допустил утечку информации о времени прихода поезда, то ли ловкие кишинёвцы сами добыли эти сведения, но скромно въехать в Бессарабию у Урусова не получилось.

И.Ф.Кошко пишет, что наиболее болезненно назначение нового губернатора переживали губернские полицмейстеры и правители канцелярий. По мнению мемуариста, эти должности обычно сочетали в себе сплетение личных и деловых интересов губернатора, а потому вновь назначенный администратор губернии обычно менял и полицмейстера, и правителя канцелярии. Прежних добросовестных чиновников уволить бывает трудно, и тогда губернатор прибегает к испытанному средству, предлагая им повышение по службе.

В Кишинёве Урусов переехал в коляску и поехал по городу. На тротуарах густой толпой стояли мужчины, женщины и дети, они кланялись, махали платками, а некоторые даже падали на колени, что губернатора сильно поразило. Первым делом заехали в собор, потом в губернаторский дом, где Рудольф Самойлович фон Раабен ждал преемника с завтраком. После завтрака – визиты: архиерею, викарному епископу, армянскому вице-епископу, вице-губернатору, трём генералам, губернскому и уездному предводителям дворянства, председателю и прокурору суда, председателю губернской земской управы, управляющему казённой палаты, городскому голове. А на следующий день, в 11.00 Урусов назначил время для представления всем желающим. В 7 часов вечера губернатор вышел ознакомиться с городом, чтобы увидеть следы прошедшего еврейского погрома.

Сергей Дмитриевич пришёл к выводу, что еврейская проблема среди других дел обещала оставаться для него доминирующей. Евреи составляли половину 140 тысячного населения Кишинёва и после погрома, по информации Устругова, вели себя вызывающе: служебные обязанности игнорировали, на работу не ходили, на работу к себе христиан не принимали, носили траур и на общих гуляньях не показывались. В атмосфере города чувствовалось сильное отчуждение, рознь и вражда между христианами и евреями.

В поезде Урусов изучал справочник Кишинёва и узнал, что город стоит на реке Бык. Во время прогулки ни реки, ни какого бы то ни было ручейка он не обнаружил. Это была первый, но не последний сюрприз для Сергея Дмитриевича.

На следующий день, в 11 часов пополудни, в дворянском доме, в котором когда-то танцевал Пушкин, собрался народ, чтобы представиться новому губернатору. Он обошёл всех собравшихся, произнёс тщательно составленную речь и поблагодарил за честь познакомиться с ними. Вся процедура заняла 45 минут.

Потом Урусов отправился с визитами. Ему предстояло посетить 60 адресов, но хорошо, что не все оказались дома, так что к 16.00 процедура была закончена. Не обошлось без накладок: он хотел оставить визитную карточку у отсутствовавшего дома товарища прокурора Кенигсона, но по ошибке оставил её у присяжного поверенного Кёнигшатца. В Петербурге этой ошибки ему не простили: Кёнигшатц считался одним из самых неблагонадёжных лиц Кишинёва!

Как нам представляется, Урусов напрасно волновался по поводу «внешней стороны дела» – представление в городе прошло гладко, по всем правилам «песенного» искусства. А вот существо будущей работы представило для него куда больше волнений, хлопот и проблем. Вероятно, по этим причинам он продержался на посту менее полутора лет.

Одним из первых решений Урусова было вывод всех войсковых частей из Кишинёва и разрешение мирного шествия евреев по городу. Ему пришлось выдержать сильную критику и недовольство Петербурга, но эти меры, как ни странно, стабилизировали обстановку в губернии и обеспечили губернатору доверие еврейской общины23.

Чиновничьи нравы

Без ссор жить в провинции невозможно.

И.М.Долгоруков

Итак, усевшись в губернаторское кресло, новый губернатор, говоря словами нашего сатирика, начинает создавать «новую эпоху»: он либеральничает, политиканит, стоит на страже; он устраивает союзы, объявляет войны и заключает мир. «Принимая в соображение одно, он не упускает из вида и другое, причём нелишним считает обратить внимание и на третье. В отношении одних действует мерами благоразумной кротости, в отношении других употребляет спасительную строгость. Он пишет обширнейшие циркуляры, в которых поощряет, призывает, убеждает, надеется, а в случае нужды даже требует и угрожает».

Впрочем, «создание эпох» стало уделом администраторов более позднего времени, когда в Россию стали задувать либеральные ветры. В конце XVIII– в начале XIX века губернаторами владели более простые и прозаические мысли.

Последуем в Пензу за вновь назначенным вице-губернатором И.М.Долгоруковым. Что представляла собой Пенза в описываемое время? Ф. Вигель пишет, что из некогда захолустного провинциального городка Пенза превратилась в довольно благоустроенный губернский город: «Правильные улицы, и из них иные мощённые, украсились каменными двух– и трёхэтажными домами и каменными лавками, а в них показались товары, кои прежде, хотя с трудом, можно было только выписывать из Москвы; явилась некоторая опрятность, некоторая бережливость, некоторый вкус… Гений и улыбка Екатерины творили чудеса».

Иван Михайлович по приезде в Пензу конечно же сразу нанёс визит своему непосредственному начальнику – губернатору или правителю наместничества генерал-поручику Ивану Алексеевичу Ступишину. Ещё в Петербурге он наслушался о нём самых противоречивых мнений, и вот теперь с любопытством приступил к его изучению. «Первая наша встреча была очень дружелюбна, мы взаимно полюбились один другому», – пишет Иван Михайлович, – «он хвалил меня, я прославлял его, и оба мы далее и далее друг в друге ошибались». Кто весть человека, токмо дух, живущий в нём, философски резюмирует вице-губернатор. К делам Ступишин был не способен, и вакуум власти заполнила его тёща, ставшая фактической хозяйкой Пензенской губернии. Тёща, пишет Долгоруков, «мыкаясь то в Питер, то в Москву, умела пронырством ума своего запужать его какими-то своими пустыми в столице связями», которые якобы могли доставить зятю пост генерал-губернатора всего южного края. Действовали тёща и жена через подьячего Полдомасова: в то время как женщины руководили головой Ступишина, Полдомасов водил его рукой, когда тот подписывал документы. Три брата Врасских – один был никуда негодным советником у Долгорукова, другой – прокурором, а третий – председателем Уголовной палаты и самым большим уголовным преступником Пензы – втёрлись в доверие недалёкого Ступишина и делали всё, что хотели.

Губернаторша, пригожая и ловкая дама, сразу взяла Долгорукова под своё покровительство, и он, «по навыку… в волокитстве не замешкал к ней пристраститься».

Председатель Гражданской палаты Жездринский давал Ступишину обеды, получая взамен возможность ничего не делать по службе и днём и ночью играть в карты. «Угождая испорченной нравственности губернаторских самок» (т.е. жены и тёщи Ступишина, Б.Г.), Жездринский снабжал их всякими сплетнями и слухами о тех, кто им не нравился.

Вице-губернатор, как мы знаем, обычно стоял во главе казённой палаты. Долгоруков, будучи довольно молодым человеком (ему было чуть за тридцать), в президентском кресле смотрелся «как дитя в колясочке» – во всяком случае, таким он представлялся своим подчинённым, да и себе тоже: «Живость моя, тонкий стан и молодость лица не соответствовали ни покрою, ни величине, ни